Украина: соборность и регионализм

При том историко-культурном потенциале, который имеет украинский регионализм, не может не вызвать удивления довольно скромные результаты, достигнутые к настоящему времени регионалистскими движениями. Даже мощная волна регионализма, порожденная «оранжевой революцией» довольно быстро схлынула не оставив после себя ничего, кроме пространных деклараций. Все это – один из аспектов того самого «украинского парадокса», разговор о котором приводит нас к проблеме характера и особенностей украинского регионализма.

Модели региональных идентичностей

При всей слабости региональных самосознаний, однако, нельзя забывать о том, что идентичность представляет собой весьма динамичную структуру, «состояние» которой во многом зависит от конкретных исторических вызовов и опасностей. Так Р.Шпорлюк убежден, что в свое время результатом превращения Галиции в Украинский Пьемонт был едва ли не сознательный выбор. «Почему же галичане, - спрашивает он, - решив, что они не должны быть поляками, и в то же время отвергнув русский вариант, не захотели стать галицийской нацией? Что побудило их вместо этого стать небольшой частью Украины? В голову приходит два предположительных ответа. Во-первых, Украина обладала культурными ресурсами, которых недоставало культурно обедненным и социально приниженным русинам Галичины для борьбы с Польшей. Во-вторых, соединившись с Украиной, галичане становились членами куда большего народа, чем польский… Не объединившись с Украиной, галицийское общество могло стать лишь маленькой нацией, не большей, чем словаки или литовцы. По-видимому, именно то, что Украина предоставила им наилучшую возможность выжить как нация в борьбе с поляками, смогло привести к союзу католиков-галичан с православными Востока против католиков-поляков»[1]. Но ситуация конца ХХ – начала ХIХ в. кардинально изменилась и теперь уже не поляки, а украинцы-схидняки представляют угрозу галицийской самобытности. Как поведет себя галицийская идентичность в этой ситуации и не окажетсяли фраза Шпорлюка о том, что Галиция “окончательно решила, что она желает быть частью Украины” большим забеганием вперед? Как показывает знакомство с некоторыми западноукраинскими текстами самостоятельную галицийскую идентичность не стоит сдавать в архив. Напротив, именно в 90-е годы она получила новый импульс для своего развития. Один из публицистов журнала «Ї» Р. Лозинский развивает представление о галичанах, как о самостоятельном украинском субэтносе:

«Галичане и являются собственно субэтносом, то есть частью украинского этноса, которая длительное время развивалась отдельно от основной часть этноса и в результате деятельности различных факторов приобрела заметные отличия от населения других регионов. Эти отличия обуславливают несколько иную психологию и поведение галицкого субэтноса». Эти отличия заключаются по его мнению в: выразительной конфессиональной отдельности галичан, не до конца снивелированными в советское время языковыми особенностями, ориентацией на европейские ценности и т.д. Галиция также имеет собственную историю и государственные традиции. Все это приводит автора к выводу о том, что «…в мире можно встретить немало случаев, когда новые этнические общности формировались на значительно слабейшем фундаменте. И если попытаться построить концепцию галичан как отдельного этноса в соответствии с современным развитием этнологической науки, эта концепция скорее выявится совершенной и более сильной, чем современная официальная концепция украинской нации». Удивительно созвучным с этим представлением о галицком субэтносе является совсем недавно высказанная мысль о «слобожанском субэтносе» - общности потомков «пионеров-переселенцев» сформировавшейся вокруг Харькова[2], хотя между этими двумя феноменами нельзя не увидеть существенной разницы.

Галицийский регионализм вырастает на более остром ощущении «украинскости», нежели это отмечается в других регионах страны. Гораздо с меньшей степенью оформленности представлены восточные, или юго-восточные региональные украинские идентичности (или если угодно субрегиональные разновидности юго-восточной идентичности). Это связано с тем, что не смотря на значительный экономический и интеллектуальный потенциал, юго-восток представляет собой сравнительно недавно освоенный макрорегион, где не сложилось пока еще устойчивых традиций, солидарности и связей между людьми. Тем не менее, юго-восточная(-ые) идентичность(и) также дает о себе знать. В известном смысле она представляет собой полную противоположность западной. В отличие от последней, она никак не связана с воспоминаниями (пусть и иллюзорными) о принадлежности к «Европе», напротив она пронизана памятью об имперском и советском прошлом, общим с Россией. Юго-восток был присоединен и освоен лишь в конце ХVIII века, он приобрел свой культурно- экономический характер в конце ХIХ – ХХ веках, что было следствием глобальной индустриализации. Не смотря на то, что большинство населения и здесь считает себя этническими украинцами, Юго-восток в отличие от Запада и Центра в значительной степени свободен от сельких сантиментов, которыми пронизана вся украинская национальная культура. Здесь доминирует индустриальный и научно-технический тип культуры и господствует русский язык – язык имперской и советской индустриализации и технического прогресса ХХ века. В немалой степени, как отмечают исследователи самосознание жителей Юго-востока замешано на ностальгии по культу рабочего класса и технической интеллигенции, господствовавшим в СССР, одним из “моторов” которого был украинский Юго-Восток. Именно здесь располагалось то, что принято считать советской “кузницей кадров”. В независимой же Украине, идеология которой в значительной степени (хотя и не в такой как этого бы хотелось сторонникам “галицийского” варианта украинского национализма) ориентирована на аграрный тип культуры и самосознания, большие города Юго-Востока неожиданно оказались в положении париев.

Юго-востоку с его историей, героями и трагедиями не оказывается места в сегодняшней украинской идеологии, черпающей вдохновение в пасторальном национализме ХIХ века или в нацистском самосознании ОУН-УПА. Имперское российское и советское прошлое, которому своим возникновением и расцветом обязан украинский Юго-восток и которое еще хорошо помнят его жители, в современной официальной украинской идеологии преданы решительному осуждению и остракизму. (Из современного украинского самосознания настойчиво вытесняется все, что связано с романтикой строительства Днепрогэса, достижениями шахтера А.Стаханова или советским ракетостроением с центром в Днепропетровске. Советское прошлое в сегодняшней украинской культуре это – голодомор, репрессии и ГУЛАГ). Все это ставит Юго-восток в особое положение относительно современной украинской культуры и самосознания, которые не признают его своим или во всяком случае равным себе.

Определяющим для поддержания самостоятельной юго-восточной идентичности является таким образом ее полная невписанность в строго-этническую украинскую культуру. Если западноукраинский регионализм это национал-регионализм, порождаемый ощущениями своеобразной «гиперукраинскости», то восточный регионализм питается как раз слабостью национальной, этнической самоидентификации[3]. Такой регионализм возникает как результат стремления отгородится региональными границами (прежде всего культурными, ментальными) от чуждых и непонятных идей, а не навязать свои представления другим. Региональное самосознание юго-востока вследствие этого носит «реактивный», «оборонительный» характер, оно питается не столько собственными оформленными конструктивными идеями, сколько неприятием навязываемых извне. Это в конечном итоге предопределяет его слабость.

М.Рябчук вообще считает проявления юго-восточного регионализма лишь формой сохранения консервативной “совковой” идеологии и психологии, лишенным какого-бы то ни было собственного содержания. Хотя это и не соответствует действительности, все же к такому выводу могут подтолкнуть два обстоятельства – дефицит собственной “философии” на юго-востоке и известный политический консерватизм. Что касается первой, то она со временем, безусловно будет выработана, что же до второго – то это признак многих региональных сознаний (французская Вандея, американский Юг, русские Дон и Кубань), озабоченных прежде всего сохранением привычного уклада, представлений и т.д., что придает этим сознаниям “охранительный” оттенок. Интересно другое - территории украинского юго-востока, продуцируя сегодня “консерватизм” в действительности являются “модерными регионами”, появившимися в результате промышленной революции конца ХIХ – начала ХХ вв. и игравшими долгое время авангардную роль в развитии отечественной индустрии. Память об этом остается весьма сильной у населения этих регионов, вызывая своеобразное чувство ностальгии. Центрально-украинские и западные регионы, напротив, в советское время как раз ассоциировались с аграрным до-модерным прошлым. Сегодня они как бы поменялись местами. Аграрная архаика оказалась более близкой к некоему “европейскому” политическому постмодерну, чем индустриальный советский “модерн”. Несомненно здесь мы имеем дело с кратковременным культурологическим эффектом, но сам по себе он оказывает сильнейшее влияние на “конфликт Двух Украин”: ещё недавно авангардному юго-востоку сегодня просто нестерпимо наблюдать, как его третируют за мнимую культурно-политическую отсталость, а в качестве образца предлагают пример “архаичного” северо-запада.

Можно предложить и другое объяснение кардинального различия “западного” и “восточного” самосознаний в современной Украине. Г. Куромия – автор объемной книге о Донбассе назвал последний «антистоличной казачьей землей», которая всегда будет создавать проблемы для центра. Донбасс, как и другие части Новороссии – Поднепровье, Одесса, Крым – ни что иное как часть существовавшего некогда «Дикого поля». В течение столетий кочевники, которые контролировали это пространство вели упорнейшую борьбу с оседлыми жителями лесной (лесостепной) зоны. А.Тойнби считал конфликт между номадами и земледельцами одним из главных конфликтов древности и средневековья. Для того, чтобы победить в этой борьбе земледельческий север должен был кое-что перенять из образ жизни и военной тактики жителей степи – так возникло казачество – население пограничной зоны, представляющую оседлую цивилизацию, но заимствовавшее многие черты цивилизации степи. В ХVIII веке после ожесточенной борьбы земледельческая культура окончательно покорила «Дикое поле». Казачество сошло с арены, как и остатки усмиренных номадов-тюрок. В степь пришел плуг, но его безраздельное господство также было не долгим. Очень скоро земледельческая культура в «Диком поле» уступила место новой цивилизации. Благодаря открытию угольных и рудных месторождений, торговых портов, еще не вполне укорененную культуру сменяет новая – культура индустриальных центров. Сменяет, конечно, не так, как «культура плуга» сменила «культуру нагайки» практически полностью вытеснив последнюю – плуг остается, но лищь для того чтобы занять вторичное, подчиненное положение. «Степь» как бы берет реванш у победившего ее «леса», становясь основой нового противостояния – культуры «аграрного» и «индустриального» типов. Именно это, кажется, и происходит в современной истории Украины. Совершенно очевидно, что в ее культуре выделяется как минимум две основы – старая «селянская» (и «мещанская») берущая свое начало из традиционного «аграрного» образа жизни – именно она является фундаментом конструируемого сегодня национального самосознания, и другая – индустриальная, которая на самом деле есть ни что иное, как порождение «степи», такое же, как сошедшее некогда с исторической арены казачество. Куромия прав - в брутальной культуре индустриального Юго-востока очень много того, что было оставлено в наследство казачеством. На самом деле именно украинский (русскоязычный и интернациональный) Юго-восток в большей степени, чем любые другие территории этого государства может претендовать на «казацкое наследство»[4]. Во всяком случае, у Новороссии зачительно больше оснований апеллировать к образу чубатого казака, чем у создателей официальной киевско-галицкой культурной мифологии. Пролетарий ближе казаку, чем селянин или мещанин, так же как и первый он не любит центральную власть, не имеет собственности и четкой национальной привязанности, принадлежа одновременно двум враждебным мирам. Кстати в Европе это довольно ясно себе представляют. Итальянская газета La Stampa откликнулась на события выборной кампании 2004 года на Украине следующей показательной сентенцией, охарактеризовав конфликт как «Опасный раскол между двумя Украинами – одной, представляющий русифицированный и казацкий православный Восток, и другой, представляющий европеизированный и католический Запад, который в свое время был польским, литовским, австро-вергерским»[5]. Искусственность и неудобство «казацкого мифа» для современной прозападной идеологии ощущают также и ее адепты-интеллектуалы в Галиции и Киеве. На обложке ставшей культовой книги «западника» М.Рябчука «Дві України...» воспроизведена картина одного львовского художника постмодерниста иллюстрирующая конфликт этих самых двух Украин схваткой закованного в латы «униата» и «голодранца-казака» с традиционными национальными атрибутами «вусами» и «чубом».

В середине 90-х годов российский политолог Е.Морозов предложил любопытную теорию, которую сегодня вполне можно приложить к объяснению конфликта «Двух Украин». Согласно его концепции лидирующая роль в развитии большой «русской цивилизации» принадлежала в разное время различным субэтническим группам. Вначале, в период складывания протовосточнославянской общности это были «карпаторуссы», в эпоху предшествующую образованию Киевской Руси – инициативу перехватили «червоноруссы» (их потомки – теперешние галичане), затем лидирующая роль перешла к «малороссам» - создателям Киевской Руси, наконец, на целый ряд столетий вершителями судеб этой цивилизации оказались «великороссы». Однако и они утратили постепенно свой энергетический потенциал. Теперь, считает Морозов, есть основания полагать, что лидирующая роль в «русском мире» переходит к новым пассионариям и соответственно к новому региону, он так и называется – Новороссия[6]. Это те земли, которые позже всего вошли в состав «русской цивилизации» - в ХVIII веке и лишь теперь созрели для самостоятельной культурно-исторической миссии. Новороссы – жители обширного пространства (как полагает Е.Морозов оно простирается) от Приднестровья до Северного Казахстана способны сыграть обновляющую роль для «уставшего» русского мира. В глухом брожении на этих землях Морозов склонен видеть зарождение новых политических процессов. «В наши дни, - пишет политолог, - Новороссия видна уже неискушенному человеку. Она непоколебимо отстаивает единство своей экономики и культуры. Ее мощное давление вынуждает Назарбаева отказаться уйти из экономического пространства россии. На Днестре она дает отпор претендентам на ее территории. Она трясет как грушу Украинскую республику, борясь с сепаратистским курсом последней. На Северном Кавказе новороссы поняли уже, что правительство поддерживает не их, а сепаратистов всех мастей, и начинают создание Кавказского фронта…»[7]. Граница электорального противостояния в Украине в 2004 году в принципе совпадает с историческими границами Новороссии и надо думать, последние события дадут Е.Морозову новый импульс для развития своих идеологических построений. Мысли Е.Морозова вызвали тогда же живые отклики и обширные комментарии один из них принадлежит крымскому политологу А.Никифорову, который посвятил теме Новороссии обширную публикацию. «Новороссия, - пишет Никифоров, - не просто регион. Это ядро будущего великого государства (каким должна стать евразийская Украина – А.М.)… Для Украины новороссийская идея заключается прежде всего в расширительном толковании идеи национальнальной… Не узкоукраинский «национализм», а осуществление идеи славянского единства должно стать смыслом существования независимой Украины. Не простой перехват Новороссией лидерства в государственном строительстве у Галиции, а кардинальная корректировка принципов этого строительства, способная объединить общей целью, сцементировать все украинские регионы, придаст смысл независимой Украине»[8]. В этой интерпретации Украина понимается как большая Новороссия, (что контрастирует с националистическим пониманием Украины как большой Галиции). Еще одним специфическим моментом понимания Новороссии у А.Никифорова является место тюркского элемента в «новороссийском сознании», которое сближает его представление о Новороссии с классическим евразийством.

Впрочем, все сказанное в этом разделе не означает, что все это именно так ощущается жителями «запада» и «востока». В реальности мы имеем дело не с идеологиями, а с ощущениями, скорее с бессознательным «низовым» регионализмом, чем с оформленными доктринами (еще точнее было бы признать, что «низовой» регионализм и доктрины существуют раздельно, они еще не «встретились»).

К тому же, сами понятия «запад» и «восток» в украинском контексте достаточно условны. Самосознание элит различных западных регионов также различно, примером это может считаться Галиция и Закарпатье, в то же время не меньше различий между представлениями различных «восточных» регионов. Несомненно, самосознание крымчан в этом смысле довольно серьезно отличается от самосознания одесситов, различаются даже самосознания соседних днепропетровского и донецкого регионов[9]. Не смотря, на то, что существуют очевидные признаки «западной» и «восточной» общностей, говорить о существовании этих регионализмов пока можно только с известной долей условности. Такие понятия, как Запад и Восток не являются именами регионов в строгом смысле этого слова. Нет устойчивых, сложившихся групп, отождествляющих себя с этими понятиями (в отличие от собственно региональных общностей) и «малых родин» с такими названиями.

Регионализм и язык

Как уже неоднократно говорилось одним из существеннейших факторов, влияющих на возникновение регионалистских чувств является язык. На Юго-востоке (прежде всего в городах) русский служит практически единственным языком общения, в то время как в центре господствует устойчивое двуязычие. Западные же регионы – украиноязычны. Эта картина сама по себе способствует сохранению ментальных различий, однако она усугубляется политикой государства в области функционирования языков. Здесь не место подробно описывать языковую проблематику в Украине – она достаточно сложна и неоднозначна, мы остановимся лишь на том аспекте языковой ситуации, который влияет на усиление межрегиональных и центр-региональных культурных противоречий.

В советскую эпоху, не смотря на государственную поддержку «титульного» украинского языка, носители русского имели целый ряд преимуществ, поскольку именно русский язык как язык наиболее крупной по численности этнической группы и «язык межнационального общения» был главным языком практически во всех сферах государственной, экономической и культурной деятельности. В Украине бытование русского языка определялось не только его статусом в СССР, но имело более давние традиции. С момента «воссоединения Украины с Россией» язык последней постепенно получал все более широкое распространение по сравнению с местным языком. Это объяснялось целым рядом факторов. Русский язык имел самостоятельный и определенный «статус» в то время, когда язык, на котором говорило население «Малороссии» считалось как имперскими властями, так и очень часто местной элитой лишь его диалектом, наречием, как устная речь – «мова» он отличался от письменного «языка». С другой стороны, в ХVIII веке культурные деятели Малороссии настолько активно участвовали в создании литературного русского языка, что с полным основанием могли считать (и считали) его своим и часто предпочитали его особенно в том, что касалось интеллектуального творчества[10]. В результате русский язык на территории Украины, т.е. той ее части, которая входила в состав Российской империи получил широчайшее распространение как язык высшей и средней бюрократии, среднего и высшего образования, аристократии и т.д., в то время как “низшие” слои общества – крестьянство и мещане говорили на собственном “малороссийском” языке. Особенно широкое распростронение русский язык получает в крупных городах, а в молодых городских центрах Юго-Востока он становится по-существу главным языком всего населения вне зависимости от кто его представлял “малороссы” или “великороссы”.

В ХIХ веке представители местной интеллигенции, проникнутые стремлением к просвещению народа начинают предпринимать целенаправленные усилия по приданию “украинской мове” статуса полноправного литературного языка. Эти попытки встречают более или менее ожесточенное сопротивление со стороны имперской бюрократии и части интеллигенции, в том числе “малороссийской”, чувствовавшей себя благодаря своему пограничному положению еще более “русской”, чем петербургская или московская. Напротив, на территориях Украины, входивших в состав Австро-Венгрии (ранее Австрийской империи) эти опыты получают значительно более благожелательный прием, как со стороны власти, так и общества. Здесь украинский язык к концу ХIХ века получает статус близкий к официальному. Правда, как и в российской части Украины, в Галиции, Буковине и Закарпатье украинский был преимущественно языком сельского населения, города предпочитали говорить на польском и на немецком. В начале ХХ века украинский был признан “самостоятельным языком” и в Российской империи. Этот его статус был укреплен в результате революции и создания Украинской ССР. Советское государство даже предпринимало специальные меры по внедрению украинского языка во все сферы жизни общества республики, однако эти тенденции входили в противоречие с политикой языковой унификации, которая осуществлялась на основе русского языка. В результате этой достаточно противоречивой политики относительный статус кво в распределении языковых предпочтений Центральных и Юго-восточных регионов страны сохранился – центральные регионы были в значительной степени украиноязычны, юго-восточные (особенно городские центры) русскоязычны при этом как одни так и другие воспринимали язык на котором они говорили как “свой”. Что касается Запада, присоединенного к остальной Украине в 1939 году, то он не смотря ни на что оказался оплотом “украиноязычия”, хотя и со вполне определенными диалектными различиями[11].

В 1989 году украинский был объявлен единственным государственным языком в Украинской ССР, хотя Законом о языках были предусмотрены условия функционирования русского языка. Конституция Украины 1996 г. также определяет гарантии функционирования русского языка, однако на Юге и Востоке страны эти гарантии не считают достаточными. Дело не только в том, что украинский утверждается в качестве языка официального делопроизводства, рекламы, телевизионного эфира и т.д. и в таком качестве потесняет русский, но, главным образом в том, что русскому языку не находится места среди современных украинских государственных ценностей. На официальном уровне русский язык часто трактуется не просто как «иностранный», но и как наследство «колониализма», что не может не вызвать непонимания миллионов граждан Украины, для которых он является родным.

Без сомнения, правительство российской империи некогда преследовало украинский язык и этот факт заслуживает сожаления и осуждения, однако из него вовсе не следует, что русский язык на Украине является привнесенным и чужим и на этом основании должен вытесняться. По крайней мере, для половины населения Украины русский – столь же домашний и родной язык, как украинский для другой (сюда необходимо включить также тех, кто одинаково пользуется обоими языками).

Попытки добиться приемлемого официального статуса для русского языка в тех регионах в которых он является историческим средством общения пока еще не увенчались успехом. В Одессе, Днепропетровске, Харькове, где очень трудно услышать на улицах украинскую речь и где никто не читает газет на украинском языке столь же трудно увидеть вывеску выполненную на русском, не говоря уже о вывесках на официальных зданиях и даже кабинетах. Вся официальная переписка здесь ведется также только по-украински, а русский почти не преподается в школах. Русская литература, в том числе и «малоросс» Н.Гоголь преподаётся как зарубежная. Попытки объявить русский официальным языком делопроизводства в целом ряде регионов столкнулись с жестким противодействием местных прокуроров. Один из иностранных журналистов заметил, что Киев напоминает ему оккупированный город, поскольку население в нем говорит на одном языке, а языком власти является другой. В гораздо большей степени это относится к Юго-Востоку. Это создает ситуацию отчуждения народа от власти, которая во все времена была источником политических кризисов. Сторонники языкового паритета выдвигают требование провозгласить русский вторым государственным языком, однако это наталкивается на противодействие тех, кто считает, что в Украине должен быть государственный украинский язык (также как в России – русский, в Германии – немецкий, во Франции - французский) и это позиция имеет свою трудно опровержимую логику. Между тем, этот спор может быть решен, и его решение лежит не столько в филологической, сколько в географической плоскости[12]. То, что невозможно принять для государства в целом вполне осуществимо для его частей. Без сомнения каждый регион вплоть до населения отдельной местности, города или села вправе самостоятельно решать проблему выбора официального языка делопроизводства, объявлений, дорожных указателей, почты, суда и т.д. при сохранении украинского как государственного языка для страны в целом и тех ее частей, которые этого пожелают. Такой путь открывает Европейская хартия региональных языков и языков меньшинств, ратифицированная Украинским парламентом в 1999 году.

Основная особенность языковой проблемы в Украине заключается в том, что языковая идентичность жителей Украины не совпадает с этнической. Русский язык является повседневным языком не только для этнических русских, но и для значительного числа украинцев (преимущественно проживающих на юго-востоке). Фактически русский на Украине является в большей степени региональным, чем «национальным» языком, поэтому попытки государства совместить этническую и языковую карты Украины встречают сопротивление в регионах.

Не смотря на то, что проблема русского языка является наиболее острой в современной Украине и в значительной степени подпитывает регионализм прежде всего на юге и востоке страны, периодически дает о себе знать и проблема украинского языка и правописания. Не смотря на то, что украинский язык принят в качестве государственного на всей территории Украины, между его региональными разновидностями все же существуют определенные различия. Так основой «литературного» украинского языка долгое время считалось «полтавское наречие». Однако тот украинский язык (причем не только в устной, но и в литературной версии), который получил распространение в Западной Украине, прежде всего в Галиции отличается и достаточно существенно от кодифицированного в российско-советской части Украины литературного языка. Как указывает Э.Вилсон: «западные украинцы отдают предпочтение «і» перед «о», «т» перед «ф» и используют особую букву «г»[13]. Кроме этого достаточно велики лексические отличия “двух наречий”. С обретением Украиной независимости все громче стали раздаваться голоса о том, что т.н. «литературный» украинский в действительности заражен русизмами и далек от настоящего украинского языка, каковой сохранился в более или менее «чистом» виде лишь на западе. В конце 90-х годов в недрах украинской Академии наук созрела реформа правописания, которая была призвана усилить отличия украинского языка от русского, которая частично опиралась на опыты, проводимые в 30-х годах Н.Скрыпником, а частично базировалась на языковой практике западных регионов. Однако, попытка внедрить реформу правописания не удалась, поскольку натолкнулась на противодействие других не менее влиятельных украинских академических кругов. Дискуссии вокруг языковой реформы подняли на поверхность давние проблемы различий разных вариантов «украинской мовы». Наряду со сторонниками новой языковой унификации, появились и адепты иных мнений. «Есть, - пишет Вилсон, - даже желающие возродить миф, который иногда поддерживался в советское время, будто Галичина и Надднепрянщина в действительности имеют различные языки. Кое-кто приветствует разнообразие, сколь угодно большое, видя в галицком влиянии или влиянии диаспоры средство для десоветизации «мовы»[14].Но некоторые патриоты украинского языка пошли еще дальше. Львовский журнал «Ї» в начале 2000-х годов охотно предоставлял свои страницы тем, кто ратовал за переход украинского языка на латиницу, по крайней мере – в Галиции. Подобные опыты уже проводились в ХIХ веке. В Галиции существовала целая литература, представленная украинскими текстами самой различной направленности, написанная латиницей. Среди львовских интеллектуалов сегодня существует группа авторов принципиально публикующих свои тексты латинской графикой.

Роль столицы

В случае подобных региональных различий и противоречй, роль своеобразного “медиатора” обычно выполняет столица, на элиту которой ложится обязанность выработки какой-то “интегральной идеологии” способной примирить региональные крайности, однако в случае Украины пока это не особенно удается. Киев, который носит название “матери городов русских” в действительности не имеет устойчивых “столичных” традиций[15]. Он утратил роль главного города Руси еще в эпоху средневековья, оставаясь скорее символом единства, чем его территориальным воплощением. Как заметил выдающийся современный украинский публицист Д.Корчинский в блестящем эссэ, посвященном Киеву, это город в большей степени воспоминаний, чем государственной деятельности: “Нет на земле места более приспособленного для поэзии и в наименьшей степени пригодного для политики, чем Киев. ... Здесь возможны девушки и мороженое, только не политика. Поэтически-философский дух города предопределяет его историю. Захватив Киев в 1240 году, татары расслабились и неожиданно прекратили свои завоевания. Деятельное и агрессивное казачество устраивало свои столицы то в Чигирине, то в Батурине – где угодно, только не в Киеве. Сюда они приезжали молиться»... Дифицит реальной «столичности» сказывался и в более позднее время. В царской России Киев был одним из больших, но провинциальных городов, большим чем Екатеринослав, но меньшим, чем Одесса. Его юрисдикция ограничивалась Киевской губернией. Буржуазно-мещанский характер его населения и обилие церквей было причиной того, что большевики провозгласили столицей советской Украины Харьков. Однако и получив в 1934 году столичный статус, Киев ни в коем случае не был настоящим административным и еще в меньшей степени культурным центром для всей Украины. Львов жил собственной духовной и интеллектуальной жизнью точно также как Одесса, Днепропетровск и Донецк, каждый из которых, в общем-то не уступал Киеву ни в промышленном ни в интеллектуальном потенциале. Будучи официальной столицей Украинской СССР, Киев по-сути не был духовной столицей украинского народа, он не в коей мере не определял духовную атмосферу в котором жил этот народ. В частности это проявилось в почти поголовном русскоязычии жителей этого главного украинского города, которое, впрочем, не носило какого-либо принципиального характера, а определялось исключительно конъюнктурой. Поскольку в советское время стратегия управления формировалась в Союзной столице – Москве, Киеву принадлежала незавидная роль транслятора этой политики и перевода ее «на украинский язык». Став внезапно столицей независимого государства Киев столкнулся с проблемами о существовании которых его элита имела весьма смутное представление.

Киев сегодня скорее объект региональных влияний, нежели творец «интегральной» политики. После 1991 года этот абсолютно русскоязычный город, интеллигенция которого была в большинстве своем лишена какой-либо идеологии, вдруг оказался под мощнейшим «пассионарным» влиянием украинского национализма, источник которого находился в Галиции. С другой стороны «властные коридоры» киевских административных учреждений оказались атакованными агрессивными провинциалами с Востока страны, принявшимися энергично обустраивать политическое пространство нового независимого государства и соответственно неся свою русскоязычную денационализированную культуру. Ни примирить, ни синтезировать эти противоположные влияния киевский истеблишмент оказался не в состоянии, пойдя по пути воспроизводства советских управленческих и идеологических схем и лишь окрашивая их в национальные тона. В результате столица Украины является сегодня возможно самым парадоксальным населенным пунктом этой страны: всецело по характеру культуры абсолютного большинства его жителей принадлежа к «востоку» страны оно ведет себя (прежде всего во время выборов) как запад, хотя следовало бы ожидать от столицы некоей центристской позиции. Особенно отчетливо это проявилось во время событий ноября-декабря 2004 года, о которых мы уже говорили.

Киевская интеллектуальная элита демонстрирует пока полное бессилие в том, что касается выработки общенациональной идеи, которая могла бы оказаться приемлемой и для Запада и для Востока страны. Все что она может сделать, - как совершенно справедливо отметили в своей недавней книге В.Б.Гринёв и А.С.Гугель, - это стараться скопировать централистскую советскую систему управления находящуюся в полном противоречии не только с требованиями развития демократии, но и с традиционным украинским «полицентрализмом»[16].

Перспективы региональной идентичности

Итак, подведем итоги. Региональные идентичности (при всей своей недосформированности) представляют собой важный аспект современной духовной жизни украинского общества. Какие же факторы оказывают влияние на поддержание и развитие этих идентичностей?

Во-первых, это, конечно то, что можно назвать общей аморфностью «украинской идеи». Сегодня в Украине активные дискуссии ведут представители двух подходов к понятию «украинской нации»: политического и этнического. Одни говорят о том, что в основу понимания украинской нации (народа) должен быть положен принцип гражданства, и не следует лишать представителей языковых и национальных групп их собственных этнических идентичностей, другие настаивают на том, что именно осознание себя украинцем не только в гражданском, но и в этнокультурном смысле может быть основой современной нации. «Политическому» подходу не хватает эмоциональной стороны, необходимого «чувства родины» без которого невозможно «сцементировать» сообщество. «Этнический» подход ограничен не только потому, что ставит представителей меньшинств перед искусственным выбором собственной или украинской идентичности, но и потому, что пока еще не предложил такого образа украинской этнокультурной идентичности, которой могли бы удовлетвориться как представители западных, так и восточных регионов государства. Современная украинская политическая идеология сформировалась в конце ХIХ – первой половине ХХ в., она не учитывает многих реалий, сложившихся позднее, в ней по-сути нет сегодня места связанной с имперским наследством истории и культуры юго-востока.

Следующим фактором, безусловно, нужно признать реальные различия исторической судьбы различных украинских территорий. Опыт «совместного» существования в рамках одного государства для запада и востока этой страны ничтожен по сравнению с традицией раздельного существования, это не может не накладывать свой отпечаток на характер идентичности жителей Украины. Особенно важно то, что различные регионы этой страны ранее входили в орбиту различных цивилизаций, теперь эти «цивилизационные прививки» играют огромную роль в социальном поведении различных территорий. Немаловажную роль играет также собственный опыт государственности, который имели почти все украинские регионы.

Историческая судьба украинских земель ярко отобразилась в культурно-языковых особенностях регионов. Это третий фактор, влияющий на осознание внутригосударственных различий. Греко-католический и украиноязычный Запад, смешанный Центр и русскоязычный юго-восток, тяготеющий к русской культуре и продуцирующий ее – это реальность, которую невозможно сегодня отрицать. И хотя и на западе и на востока страны преобладают этнические украинцы (за исключением Крыма), по-существу, они сегодня являются предствителями двух, а не одного культурного сообщества.

Политический кризис 2004 года ярко показал, что даже хозяйственная специализация может быть важнейшим фактором межрегиональных и центр-региональных противоречий и обид. Индустриальный потенциал некоторых территорий особенно в условиях всестороннего экономического кризиса играет яркую роль в самовосприятии жителей тех или иных регионов, в этом случае на культурные межрегиональные противоречия накладываются еще и «классовые».

Для некоторых регионов важным фактором ощущения своей самобытности является их географическая обособленность, ландшафтное своеобразие, отличающее их территорию от других и питающее собственную идентичность. Таковыми можно считать - морскую ориентацию юго-востока в противоположность сухопутной ориентации центра и северо-запада, полуостровное положение Крыма, обособленность Закарпатья, Буковины и т.д.

Однако само по себе существование самобытных регионов еще не может считаться достаточным для возникновения регионализма. Последний порождает осознание ущемленности или неравенства (реальное или мнимое – не столь уж и важно) со стороны представителей этих регионов. В случае Украины доказательств такого неравенства более чем достаточно. Чего стоит только такой факт, который не вызывает сомнения ни у одного специалиста по Украине: идеологию и культуру этой страны вырабатывают на одном ее краю, а материальное богатство – на другом. Несовпадение духовно-интеллектуального и производственно хозяйственного центров создает впечатление того, что говорит и думает одна часть Украины, а занимается физическим трудом другая (имеющая к тому же значительно больший интеллектуальный потенциал). При этом одна часть украинского населения склонно трактовать другую как «недоукоаинцев», «креолов» и т.д. и отказывать им в самобытности. Пока ситуация не уравновесится нечего и думать о внутреннем духовном единстве украинской нации. Равновесие в этом смысле означает не то, что одна часть Украины проникнется ценностями другой, а то, что ценности «Двух Украин» будут взаимно признаваться и уважаться.

Не смотря на громогласные заявления о том, что в Украине в результате «оранжевой революции» появилась единая нация, сегодня существует очень мало признаков того, что региональные идентичности растворятся, уступят место общегосударственнй – этнической или политической – все равно. Без сомнения в ближайшее время мы будем свидетелями новых проявлений региональных идентичностей и регионализма[17]

Тем не менее, при всей разнонаправленности общенациональной и региональных идентичностей, а также между различными вариантами последних вряд-ли стоит говорить о том, что между ними существует непреодолимый конфликт. Это далеко не так, прежде всего хотя бы потому, что региональные идентичности представляют собой еще меньше определенности, чем «общегосударственная идея». С другой стороны украинская национальная идея (по крайней мере, в одной из своих интерпретаций) сама еще не до конца утратила свой первоначальный региональный (территориальный) характер, чтобы можно было говорить о ее принципиальной враждебности любому регионализму. Я полагаю, что украинский регионализм (не только запада, но и востока) вполне совместим с неким общенациональным самосознанием. Другое дело, что такое самосознание, или точнее идеология, должна включать в себя региональный компонент. Региональные идентичности и регионализм враждебны общенациональной идее лишь в той мере, в какой сторонники последней воспринимают их в таком качестве. На самом деле центробежные тенденции возникают в регионах во многом потому, что государственный центр не желает учитывать их в собственных политических, экономических и культурных построениях. Украинская государственная идеология еще только формируется и поэтому есть все основания надеяться, что после недавнего политического кризиса региональный компонент в ней займет свое достойное место. При всех различиях украинские регионы цивилизационно близки (во всяком случае никто не сомневается, что все они выросли на одной культурной основе и при всех посторонних влияниях сохраняют много общего). При всех претензиях относительно экономического вклада в «общегосударственную копилку», они нуждаются друг в друге прежде всего в экономическом смысле, наконец, все они продолжают ощущать себя частями все еще единого цивилизационного пространства, представленного в прошлом Российской империей и СССР.

[1]

[2] Куделко С. Етносоціальні процеси в Слободський Україні // Міжнародна міграція та міжетнічні стосунки на слобожанщині. Матеріали міжнародного наукового семінару 11 листопада 2004. Харків, 2004, с.24

[3] Выразительные данные, подтверждающие этот вывод приводит в своей книге Я.Грицак. В иерархии самых популярных групповых идентичностей во Львове и Донецке по данным социологических исследований с 1994 по 1999 гг. в первом случае на первом месте все это время находилась национальная, украинская идентичность, ее выбрали от 73,5 до 74,8% львовян, во втором, донецком – региональная или локальная. Прежде всего донеччанами считали себя 56,7 и 56,4% опрошенных. Характерно, что национальная украинская идентичность в Донецке находится лишь на третьем месте по популярности. (Грицак Я. Страсті за націоналізмом. К., 2004, с.192)

[4] Причем не только на «запорожское», но и на «донское». Река Кальмиус, которая сегодня делит на две половины Донецк, некогда являлась западной границей Земель войска Донского. Едва не треть территории современного украинского Донбасса представляет собой часть территории «донской вольницы». Если есть сегодня на Украине город «казацкий» по своей сути, то это Донецк.

[5] Цит по: День, 30 ноября 2004

[6] Морозов Е. Теория Новороссии //Русский геополитический сборник, №1, М., б.г., с.16-28

[7] Там же, с.27

[8] Никифоров А.Р.Геополитический смысл Украины (к постановке проблемы)// Русский геополитический сборник, №4,2000, с.75-90

[9] Вообще, если говорить о причинах слабости «новороссийского» самосознания, то наряду с новизной и недостаточной укорененностью населения, следует отметить также отсутствие на юго-востоке общего центра (такого как Львов на Западе и Киев в «Малороссии»). Здесь соперничают как минимум четыре «мегаполиса»: Одесса, Днепропетровск, Харьков и Донецк, не считая центров «второго порядка» - Луганск, Николаев, Запорожье. При этом не смотря на весь свой кадровый потенциал, сегодня все они в смысле самосознания являются «черными дырами», не вырабатывающими вообще никакой идеологии. Для современной Новороссии значительно большую роль имеют такие небольшие города как Тирасполь и Симферополь.

[10] Излюбленным аргументов сторонников «домашнего» характера русского языка на Украине является не только ссылка на то, что Т.Шевченко писал свою прозу по-русски, но и то, что создатель главного толкового словаря русского языка В.Даль был выходцем с Луганщины и ввел в массив русского языка массу малороссийских слов.

[11] В 1997 г. крымский исследователь В.А.Темненко предложил положить в основу «естественной регионализации» Украины т.н. языковой индекс украинцев – т.е. процент украинцев, считающих украинский язык родным. В соответствии с этим принципом выделяются три группы территорий: 1. 14 областей, 21 млн.чел. с наиболее высоким уровнем (свыше 95%) индекса; 2. 8 областей и г.Киев, 20 млн. чел. – со средним показателем; 3. 2 области – Донецкая и Луганская и Крым (11 млн. чел.) – с наиболее низким индексом – (50-65%). См.: Темненко В.А. Три Украины // Таврические ведомости (журнал). Симферополь, 1997, №1, с.27-28

[12] Согласно данным центра экономических и политических исследований им. А.Разумкова в 2000 г. с утверждением, что украинский язык должен быть единственным государственным и официальным языком, а русский может использоваться на бытовом уровне и как язык национальных меньшинств были согласны 72,3% опрошенных жителей западных регионов, 39,2% - центральных, 14,9% - восточных и лишь 10,9% - южных. В 2002 году таковых было соответственно 74,0%, 44,3%, 17,7% и 14,0%. За то, чтобы предоставить обоим языкам государственный статус высказывалось в 2000 г. 9,1% жителей запада, 34,2% центра, 64,0% востока и 57,6% южан (при этом 22,2% жителей юга были согласны с официальным статусом русского в качестве регионального языка). В 2002 г. этой точки зрения придерживались соответственно 7,9%, 30,2%, 55,3% и 53,3%. Среди жителей востока и юга вырос также процент тех, кто готов был согласиться с официальным статусом русского в своих регионах – 18,4% жителей востока и 25,8% южан. (Высокий Замок, 23 января, 2003)

[13] Вілсон Е., Указ. соч.с.340

[14] Там же

[15] Л.Кучма в своей «Украине - не России» отмечает: В Российской империи Киев не имел никаких столичных функций, будучи просто губернским городом. Он не был центром малой империи внутри большой. С.43

[16] Гринёв В.Б, Гугель А.С. Потерянное десятилетие – контуры новейшей политической и экономической истории Украины. К., 2001, с.75-86

[17] Если период 1999-2004 был временем развития «галицийского регионализма» памятником которого остаются публикации львовского журнала «Ї», время нового президентства станет периодом становления юго-восточных, «новороссийских» регионализмов. Можно предположить, что они будут развиваться в трех направлениях: как идеологии создания «другой, альтернативной Украины» путем «деприватизации» и развития юго-востоком казацкого мифа, «незаконно присвоенного современным Украинским государством» развития альтернативного галицийскому варианта украинской мовы и правописания; на основе русско-славянской ориентации, а значит на реабилитации имперско-советского наследства и развитии идей интеграции в рамках СНГ-ЕЭП, и как разновидность некой «новороссийской самобытности» т.е. по пути развития представлений о новороссах как об особой общности (на этом пути не исключена реабилитация и переосмысление тюрко-греческого культурного компонента, а также еврейской составляющей новороссийской культуры).